эксперимент

к бодрости утром прихожу постепенно
нить размышлений откупорит рассудку вены
и понесётся оный по бестыжерожью
вкупе с попытками черту итожью
подвести до начала конца мочала
(его молва давеча скоромно привечала)
прочь отсюда да побыстрей на передышку
пока не приобнял кондратий и слишком
высока вероятность понтогенеза
всех причастных коих жизнь мне замесит
а морщится-тужится инфернально город
светофорно-неоновыми мордами молод
запускает нехотя в себя закат розовощёкий
и лишь к сумеркам доходит суть хронологий

сто
дней
одиночества,
в привычку вошедшие
и ставшие меткою
в судьбе обесточенной,
являют метания
и мысли о вечности -
не той, что по-книжному
вся в звёздах и таинствах,
а в чутком стремлении
тактильно-душевностно
продлить двух миров
со-существование
на этой планете
от deus ex machina,
скрепляющим всё проходящее
знамением крёстным
всего лишь
для
ста
дней
одиночества.

Полумесяцева толика
истекает в нас едким соком -
для эффекта анаболика
восполняется ненароком
энергетикой отрицалова,
пробиотиками невежества,
превращаясь в муки Танталовы
в ореоле грехов - отбрешимся?

Полно-
ценное,
пост-
модерн/оvo-е
не всегда видится как
промысловое:
перескок с ветки на ветку
"сознание - бытие"
оглушает вмиг нередко,
оставляет во вранье.

Вопрошаешь пространство, чтец:
Перевёрнута ли крыша?
Пресловутый настиг пипец?

Но
автор -
не пьяница,
не укурок,
не маниак.
Он
палится
среди звёзд,
словно
Зодиак.

Поэтому всему виной -
#пятница.тринадцатое -
денёк ментально заводной.

("Превращение")

последняя пятница лета.
а было оно в этот год?
счастливые облики где-то
мелькают и нет мне ответа -
тоской обесточен анод.

мембраны блистают налётом
от гари увечных побед,
скрывает от сглаза тенёта
назло эстетическим жмотам -
им лично скабрезный привет.

зудит мозг средой человеков,
в подвздошном пространстве - апломб,
теперь приоткрытие века
прольёт на харизму prosecco
(пошто не кивин в золотом?)

ну хватит эмоций-миазмов.
пора завершать сей процесс -
приму в жидком виде сарказма,
заем крендельком из хиазма,
вот captcha пришла в эсэмэс!

в последнюю пятницу лета...

клубки причудливых видений
в/сбивает разум красным карамболем,
поток эмоций акапелльно
струится, нагнетая скоро-течность.
но сколько б не было мерцаний,
отплясывай же п/окаянно, пламень,
всей толщей лет, что чередою
незримо ощущаются в избытке.
блуждания займут достойно
своё пристанище в ранжире тленном,
покуда длится век движенье
в орбите изощрённых снов и мыслей...

ах, сколько ненависти лепой
во взорах преданных врагов
в углах бурлящего вертепа
(дрожит лучина, словно скрепа),
а в нём - в небесный фон покров,
что призван уберечь от сглаза,
обещан был сердцам приют
в писаниях ... - нет, он не связан
ни с достижением экстаза,
ни с местом, где и жрут, и пьют.

и вновь, с опаской, в ночь глухую
губу до боли закусив,
бродячьей сути не минуя,
алкаю аппетит гренуя
да напеваю свой мотив:
виктимность - не приобретенье,
а суть врождённая - смирись,
позволь достичь мне наслажденья
пока ещё живо влеченье -
душа на миг умчится ввысь!..

закончим пир...светает...скоро
крик петухов напомнит жуть
повествования - укора
теперь не жди, без уговора
придётся сразу присягнуть
веленью плоти и ноктюрну -
подлунный вой всегда - магнит,
а жажда крови авантюрна,
хоть и закончится всё дурно,
судьба же сдаться не велит.

пойдём со мной, ты здесь - чужая,
там, впереди, и смысл, и зов -
зверьё от края и до края
сильнее человечьей стаи
на протяжении веков...

Рутиною
мерцает серый день -
ему, трудяге,
видно невдомёк,
что жизнь
прочь ускользает,
словно тень,
а мы внутри, как...
мелочный хорёк.

Мы бродим,
в суете погрязши
встарь,
пытаемся в конце
тоннеля зрить
хоть призрак света -
он для нас кустарь,
который заставляет
смерть любить.

А если
нам попробовать
на вкус
белеющую вату
облаков,
смешав их,
попадаясь на искус,
с обратом дальних
южных берегов?

А если
нам добавить
в драйв-коктейль
щепотку страсти
океанских бурь
да так, чтоб рьярно
сорвало с петель
нам двери, крышу,
поубавив дурь?

А если
нам хлебнуть
парсеков даль
и, подавившись космосом,
застыть,
укутаться в земную
пневмо-шаль
лишь для того,
чтоб снова совершить?

А если
нам тихонько,
без тоски
внутри хорька, что мелкий,
по чуть-чуть
настроить креатива
голоски,
сменив тем самым
мелочную суть?..

tiny clouds make amounts:
weakness, tears for a while.
are you sure clouds surround us?
might you meet a correct file.

you are proud with your belly,
earning money and concern.
you are handsome as a jelly,
all your doings will return.

every reason's guaranteed,
but your thoughts - they'll never die.
do you trust yourself indeed?
can you find a real smile?

Ветер нежно доносит
шелест рисовых полей;
клин журавлей не спросит,
что же для сердца милей.

"Нихао!" - Солнце скажет,
озаривши светлый лик;
человек не покажет
свою натуру на миг.

Боли, гнев и утраты
готов впитать он всегда;
радости же караты
топит часто без труда.

Причудлив ты, мир бренный,
поворотами судьбы;
путник неоткровенный
истоптал суть от ходьбы.

Да прибудет с ним сила
гор, туманов и небес -
он ведь сам воротила
своих наличных чудес.

криво ли,
косо ли,
слизано ли,
подброшено ли,
вензелями,
контрамарками
страстно себя
утешали
до тех пор,
пока театральные подмостки
со временем не обветшали -
а покуда
тут спрос
на поэтику
и злачный тюз,
здешний пиит
и споёт,
и сыграет
всем в округе
в конфуз.

символично, когда ты...
румяный
от людей отшатнулся без маски
и, казалось бы, вроде не пьяный,
но присутствуют в воздухе пляски -

пляски демонов, ангелов разных,
тех, которым уже повсеместно
интересны натуры напрасных
человеков, чьи взоры столь пресны.

символично, когда ты ...
приходишь
на работу, смекая что ценно,
время точно не зря в ней проводишь,
отмеряя свой век там смиренно,

лучше б спел, написал, отчеканил
то, что можешь прекрасно и ёмко...
то ли кот тебя взглядом буравил,
то ли ржёт над тобой собачонка.

путь гедониста тернист,
коли ты - гедонист.

смысл ощущений лучист,
взял и сбацал бы твист.

силы уходят, артист,
ты в этой жизни - турист.

так что сильней бацай твист,
коли ты - гедонист.

(размышления по картине Salvador Dali. Mural painting for Helena Rubinstein, 1942).

Самовлюблённый
оттенок бога
(привержен силе
и чёрствый boy)
пред.восхищённый
ритм одиноко
смакуешь в стиле
молвы людской.

Совсем неброско
потоки веют,
покуда к страсти
не привело -
мирков неплотских
суть зачерствеет -
смелее снасти
меняй на.зло!

Признайся, странник,
в лихих печалях
от вечной муки,
от бренной лжи -
твой отзвук ранний
не замечали
(где вы, науки?),
теперь...в тиши.

Отринь же сущность
мою дрянную
(ведь это мелочь,
в ней правды.нет!) -
в похмелье скучно,
тебя ревную
к тоске извечной
в тисках планет.

В сомнениях,
с любовью,
с избытком креатива
был создан
род людской
из девственных материй -
о нём давно мечтал
небесный кафетерий,
чтоб в мир дрянной
вкрапить щепотку позитива.

В рецепте том
ингредиентов было море:
пригоршня разума
и толика эмоций,
пространных уйма карт
для разных важных лоций
с возможностью игры
и драйва на просторе.

А это блюдо
протяжно зреет,
словно сыр,
меняет запах,
консистенцию,
оттенок
и не снимает почему-то
повар пенок,
стирая всю память
человечию до дыр.

Эксперимент,
как видно,
удался на славу:
подопытный бывает
груб,
жесток,
сердечен,
злопамятен,
слезлив,
душою обеспечен,
а посему,
создатель,
твой же
он
...по праву.

«В белой шубе, босой, потряхивая белыми лохмами, тряся сивой большой бородой, Корочун ударяет дубиною в пень, — и звенят злющие зюзи, скребут коготками морозы, аж воздух трещит и ломается» (А.М.Ремизов «Сказки»)
#####
Последняя седмица
на исходе.
С прощением грехов
на небосводе
свет ярый
силу Коло обретёт,
и...Корочун
с чудным вихром грядёт.

Его ветра сметают
все редуты,
он не один
(чу, хлада атрибуты!) -
знай старикана, Студень, -
сталь и гнёт
ушедших дней
Мороз не возвернёт.

Несущий смерть и стужу
мёрзлый посох
звончит мелодией
трескучих досок,
пугая живность
и честной народ
да вещих вьюжниц
протрубив прилёт.

Буран-медведь в лесах
меж синих будней
крушит, ломает
древа безрассудней,
и в помощь шатуну
сподоблен волк,
сдувающий метелью
снежный шёлк.

Движение маросс
рисует танец,
на окна изб прилёг
густой румянец,
сваргань кутью -
полакомится рад
злой дед
(иных не требует наград).

Седой вещун
сгустил махровый иней,
сомкнув врата -
расплата не преминет,
вмиг в нашу Явь
вобрав и Правь, и Навь -
ты, Человече,
лучшее представь.

Покуда мрака дух
беснует взором,
злость прогони,
смахни с лихим позором
весь смрад души
и домыслы теней -
поверь ему
и станешь ты мудрей.

Закочунилась золенька сурешняя латостью.
Взостенилось полнушко изное, пирость шаруя кону крошному.
Бедерок вёкенький посипывал турозки-тумочки, мазинки-олужки та кавушку-нумавушку.
Зачепенали мустрики златкогорозые в утраду всей живнице.
Либята! Шви, хатуйся ойтуменушке вокрестностной!
Зашкантыпали как-то по раце зелебляной в чущу лезовитую шкендрики пуйкие со шкундричками змарными по гирпы-яхонды.
Ахась, ой ли.
Чуща знавилась не токмо гирпов-яхонд успешками, но долвою снутною про туков маростных, что вету приаканивают. Так олоть не курнявой зныла - не восперилась долвою та в чущу взветрилась беспетешно.
Гирпок за гирпок, яхондка за яхондкой - заболтились дуязки берескутковые.
Эхто, гирпы та яхонды - стухонтища! Ни уйства, ни бокоти.
Холоходами с гострищами ламенными доконалились гирпники-яхондники: брыг-згок, брыг-згок, брыг-згок. Личины забунцовелись, бзори заплексались от гудежа паткого.
Потешкались шкендрики злияньями гремкими, замятив ими та шкундричек-хохмонтушек - справчились все вупороть.
Зацем опшиманцы бакостные сопроваживали олотежь.
Полохи агнивные бетренно раздудымкались, потрапезнивали житое тамоди: та древки, та жуженцев, та мустричков, та животу малькую-польшую.
Бесельища длянкались весь дзень-дзенский блодь до жмурмерек замостных.
Прикутинилась житность лезовитая от схума, ама та асврата олотского - изнепожилась чуща, аж сляту не!
Растрасилась чулять бьянкая по чуще, пунхаясь:
- А-о, а-о, а-о!
Всё лупше та лупше лезистость её сваркивала меж собою, всё стечнее та стечнее им збычивалось.
Вздрык! Мустрички чупасенькие заблунькали стайностью, злонко-злонко зашепетали, устримая тек-тук та нахивая из чущи тлопушку.
Успемались шкендрики, подтреманивали блёзлых шкундричек, пристанно по шепету мустричковому та опрастинились вакурат подле полода томкого.
А мустрички, охломонаду всю окаянную зачеканивши, насимь петли та очученились мурдзиками величитой со слептышей норких - так это дуки те, хмарь, с щерью кустрявой, лыские, без бядок.
Тлыгали, мавракали мурдзики, цоркая олотежь орком едственным на лбище щерявом.
- О-ла, о-ла, о-ла! То хмарь, хмарь анчутковая! Па-зи-те, па-зи-те, па-зи-те! - зопила голосопато олоть ляцкая.
На зоп олоти мурдзиков припавнилось. Зачапкали оне зопущих за нуки-роки та схронкнули ихи белеса чумкие в томкость полода до полсетней туши!
С тех ходын в чуще той миртяне не подаскунничали та живницу зазря не кробили.
Ой, снукайте кутань энту та уну-расуну настромайтесь, стрибожьтесь за живницу, а хмарь анчутковую туруной холонитесь.

В ожиданиях день тыквенно прелый
подсвечен так зловеще изнутри:
уходит праздник страстно оголтелый -
ты вокруг оглянись и посмотри.

С нечистью он, с образами яркими,
с бестыже вычурными рожами
навевает веселье подарками,
ни на что близко не похожими.

В каждом из нас - святости вместилище,
совести чулан, ума палата;
загремим со временем в чистилище,
а пока бесимся - где расплата?

Белёсый хлопьями тумана,
вобравший благородно лунный свет,
ты хрупок, оберег шамана,
и беспричинно в неге одинок.

Укрою о, богов творенье,
навек от взоров тайных и пустых -
пусть вызревает не-в-мгновенье
живительность хрусталевидных слёз.

Посеребрил их влагой Вишну
всей преходящей жизни естество -
я полон сил и снова вижу
вдали скулящей дымки горизонт.

Сверкай же, мой талисман смиренный,
и впредь, любовь к премудрости храня...

С большой опаской впрысну хаоса из моря горьких слёз
в томящийся в мензурке бытия сироп эмоций
/покуда не ушло ещё желание познать себя/,
а капельками лжи усилю смысла растворенье.

Брожение усилиться стократно
в тот самый миг, когда тепло души
войдёт с высокомерием и хамством
в отчётливый, предательский контакт.

Пожалуй, хватит, да:
готов напиток -
так выпью же сполна
юдоли бездну.